Дворянское гнездо персонажи, Дворянское гнездо
Общественно-исторический видовой опыт человечества фиксируется во внешней по отношению к человеческому организму форме, этот опыт обозначается понятием « культура ». Вспомним описание Лизы, присутствующей на обеде в своем доме после приезда Варвары Павловны: «Лиза казалась спокойной Лемм не выходит из своей комнаты, новый шумный гость ему не по душе. Сочинения: в 2 т. Эти мысли тургеневского героя позволили много позже замечательному исследователю русской литературы А Л.
Он возвращается домой и видит женщину в «черном шелковом платье с воланами» , в которой с ужасом узнает свою жену Варвару. Со слезами на глазах супруга просит его о прощении, обещая «разорвать всякую связь с прошедшим». Однако Лаврецкий не верит притворным слезам Варвары. Тогда женщина начинает манипулировать Федором, взывая к его отцовским чувствам и показывая ему его дочь Аду. В полном смятении Лаврецкий бродит по улицам и заходит к Лемму. Через музыканта он передает записку Лизе с сообщением о неожиданном «воскрешении» жены и просит о свидании.
Девушка отвечает, что встретиться с ним сможет только на следующий день. Федор возвращается домой и с трудом выдерживает разговор с женой, после чего уезжает в Васильевское. Варвара Павловна, узнав, что Лаврецкий каждый день бывал у Калитиных, направляется к ним с визитом. В день возвращения Варвары Павловны у Лизы происходит тягостное для нее объяснение с Паншиным. Она отказывает завидному жениху, чем чрезвычайно огорчает свою мать. Марфа Тимофеевна заходит в комнату к Лизе и заявляет, что ей все известно о ночной прогулке с неким молодым человеком.
Лиза признается, что любит Лаврецкого и никто не стоит на пути к их счастью, поскольку его супруга мертва. На приеме у Калитиных Варваре Павловне удается очаровать Марью Дмитриевну рассказами о Париже и задобрить флаконом модных духов. Узнав о приезде жены Федора Петровича, Лиза уверена, что это наказание всем ее «преступным надеждам». Внезапная перемена в судьбе потрясает ее, но «она и слезинки не проронила».
Марфе Тимофеевне удается быстро раскусить лживую и порочную натуру Варвары Павловны. Она уводит Лизу в ее комнату и долго плачет, целуя ее руки. К ужину приезжает Паншин, и заскучавшая было Варвара Павловна мгновенно оживляется. Она очаровывает молодого человека во время совместного исполнения романса. И даже Лиза, «которой он накануне предлагал руку, — исчезала как бы в тумане». Варвара Павловна не брезгует испробовать свои чары даже на старичке Гедеоновском, чтобы окончательно завоевать место первой красавицы в уездном городке.
Лаврецкий не находит себе места в деревне, терзаясь от «непрестанных, стремительных и бессильных порывов». Он понимает, что все кончено и последняя робкая надежда на счастье ускользнула навеки.
Федор пробует взять себя в руки и покориться судьбе. Он запрягает тарантас и отправляется в город. Узнав, что Варвара Павловна направилась к Калитиным, он спешит туда. Поднявшись по задней лестнице к Марфе Тимофеевне, он просит ее о свидании с Лизой. Несчастная девушка умоляет его помириться с женой ради дочери. Навеки расставаясь, Федор просит дать ему на память платок. Входит лакей и передает Лаврецкому просьбу Марьи Дмитриевны срочно зайти к ней.
Калитина со слезами на глазах умоляет Федора Ивановича простить супругу и выводит из-за ширмы Варвару Петровну. Однако Лаврецкий неумолим.
Он ставит супруге условие: она должна безвыездно жить в Лавриках, а он будет соблюдать все внешние приличия. Если же Варвара Петровна покинет имение, договор этот можно считать расторгнутым.
В надежде увидеть Лизу, Федор Иванович отправляется в церковь. Девушка не хочет с ним ни о чем говорить и просит оставить ее.
Лаврецкие отправляются в имение, и Варвара Павловна клянется мужу спокойно жить в глуши ради счастливого будущего дочери. Федор Иванович отправляется в Москву, а на следующий же день после отъезда в Лавриках появляется Паншин, «которого Варвара Павловна просила не забывать ее в уединении». Лиза, невзирая на мольбы родных, принимает твердое решение уйти в монастырь. Тем временем Варвара Павловна, «запасшись денежками» , переезжает в Петербург и полностью подчиняет своей воле Паншина.
Год спустя Лаврецкий узнает, что «Лиза постриглась в Б……М монастыре, в одном из отдаленнейших краев России». По прошествии восьми лет Паншин удачно построил карьеру, но так и не женился. Варвара Павловна, переехав в Париж, «постарела и потолстела, но все еще мила и изящна». Число ее поклонников заметно сократилось, и она полностью отдалась новому увлечению — театру.
Федор Иванович стал прекрасным хозяином и успел многое сделать для своих крестьян. Марфа Тимофеевна и Марья Дмитриевна давно скончались, но дом Калитиных не опустел. Он даже «как будто помолодел» , когда в нем поселилась беззаботная, цветущая молодежь. Повзрослевшая Леночка собралась замуж, из Петербурга приехал ее брат с молодой супругой и ее сестрой.
Однажды Калитиных навещает постаревший Лаврецкий. Он долго бродит по саду, и его наполняет «чувство живой грусти об исчезнувшей молодости, о счастье, которым когда-то обладал». Лаврецкий все же находит отдаленный монастырь, в котором скрылась ото всех Лиза. Она проходит мимо него, не поднимая глаз. Лишь по движению ресниц и стиснутым пальцам рук можно понять, что она узнала Федора Ивановича. Лаврецкий Фёдор Иванович — спустя восемь лет посещает монастырь, где живёт Лиза, но поговорить с ней ему не удаётся.
Варвара Павловна — переезжает в Петербург и подчиняет своей воле Паншина, спустя восемь лет живёт в Париже, увлекается театром. Лиза Калитина — принимает постриг в отдалённом монастыре, спустя восемь лет узнаёт приехавшего к ней Лаврецкого, но при встрече не поднимает глаз. Владимир Николаевич Паншин — спустя восемь лет удачно построил карьеру, но так и не женился. Фёдор Иванович узнаёт повзрослевшую Лизу и вспоминает, как раньше возил ей гостинцы.
Марья Дмитриевна тепло встречает родственника и представляет ему Паншина с Гедеоновским. Во время разговора входит Марфа Тимофеевна и с радостью бросается обнимать Фёдора.
Завтра он уедет в деревню Васильевское, завещанную ему тётушкой Глафирой. Старушка не хочет расставаться так скоро и уговаривает гостя провести вечер в поместье. Гедеоновский незаметно уединяется с Марьей, чтобы посплетничать о Лаврецком. Поздним вечером Паншин объясняется в любви Елизавете.
Он женился на девушке цыганских кровей. Сын их Пётр был взбалмошным, грубым и безответственным человеком. Часть земель он продал, жил в беспорядке и играл в карты. Его жена Анна Павловна потакала мужу во всём и в браке родила двоих детей: Ивана и Глафиру. Иван воспитывался у княжны Кубенской и должен был получить наследство, но тётка на старости лет неожиданно вышла замуж. Юношу роль приживалы не устроила. Он вернулся в деревню, но грязь родного поместья угнетали избалованного юнца.
Скромная служанка Маланья стала для Ивана теплым лучиком света. Молодые люди приглянулись друг другу и сошлись. Петра Андреевича такой союз не устроил, но Иван вопреки запретам сбежал из дома и обвенчался с безродной девицей. От матери Анны Павловны беглец получил благословение, а от княжны Кубенской — рублей в качестве извинений.
Иван поселился у своей родственницы Марфы Тимофеевной. Он решил пробиваться в люди и уплыл в Англию. В августе герой получил известие из Покровке о рождении сына Фёдора. IX Весть о прибавлении в семействе немного смягчило сердце Петра Андреевича. Он был готов простить сына, но неожиданно заболела Анна Павловна. Перед смертью она попросила показать ей внука. Маланья с маленьким Фёдором прибыла в имение, простилась с угасающей помещицей и осталась жить в деревушке.
Сердце Петра совсем оттаяло. После смерти жены он принял бывшую служанку и родного внука. С годами власть в поместье перешла в руки дочери Петра — Глафиры. Она на дух не переносила Маланью и унижала её, напоминая о прежней низкой доле.
Иван приезжал из Лондона лишь раз в году перед грядущей войной, помирился с отцом и снова уехал. Семья не смогла его удержать. Глафира отобрала Фёдора у молодой матери и взялась за его воспитание.
Иван идею поддержал. Но без сына Маланья зачахла и умерла в одиночестве. О ней долго скорбел постаревший Пётр Андреевич и тоже скончался в году. X Иван возмужал. Он напоминал английского франта по одежде, манерам и привычкам. После смерти отца он вернулся в Россию и занялся облагораживанием поместья. Новые слуги, нарядные ливреи и заграничная мебель изменили внешний облик поместья, но управление осталось за Глафирой. XI Иван растил Фёдора «спартанским методом». Уделял внимание его физической форме, обучал точным наукам, но исключил из интересов юноши музыку и воспитывал холодность к женщинам.
Со временем «англичанин» вернулся к обыденной русской жизни. Иван превратился в брюзжащего и плаксивого старика, который доставлял неудобства всем жителям имения. В один день Иван ослеп и следующие два года ездил по врачам. Зрение к помещику не вернулось. Он умер, сидя в кресле, в ожидании кружки бульона. В тот год Фёдору исполнилось XII Знания, переданные Фёдору отцом, казались герою недостаточными. Он поступил в Москве в университет и на физико-математическом факультете обрёл одного друга по прозвищу Михалевич.
Остальные студенты сторонились холодного и замкнутого сына помещика. Привычка держаться с дамами особняком мешала студенту строить личную жизнь. Однажды в театре он приметил в ложе бельэтажа изящную смуглую девушку. Она сидела в компании двух видных мужчин и Михалевича. Незнакомка покорила сердце Фёдора. Он узнал, что она принадлежит к роду Коробьиных.
Герой собрался с духом и через неделю вместе с другом навестил благородное поместье. Положение имел хорошее, но за страсть к присвоению казённых денег с позором ушёл в отставку. В Москве жил скромно, прославился как осторожный игрок и хороший танцор.
Его жена Каллиопа Карловна была немецкого происхождения, слыла чувствительной и пугливой женщиной. Единственной дочери Павла Варваре, выпускнице института, минуло 18 лет. Тогда и приметил девушку скромный студент Фёдор Иванович. Нежная и умная Варвара завладела его вниманием и не отпускала до конца вечера. Уже через полгода влюблённый без памяти Лаврецкий сделал избраннице предложение руки и сердца.
Родители невесты были рады получить в распоряжение наследство студента и дали благословение на брак. XV По просьбе Коробьиных Фёдор оставил учёбу. Варвара занялась приготовлением к свадьбе. Ослеплённый счастьем Лаврецкий не замечал очевидного: семья генерала стремилась захватить его владения.
Пара переселилась в Лаврики — деревушку Фёдора. Глафире и Марфе Тимофеевне невестка не понравилась, но Варвара хитростью выжила родственниц из имения. Глафира уехала, оставив поместье на генерала Павла Петровича.
Непоседливая Варвара часто выходила в свет. Зимой супруги жили в Петербурге, летом — в Царском Селе. После смерти новорождённого сына пара отправилась на отдых в Швейцарию, а с первым снегом переехала в Париж.
Варвара быстро оправилась и освоилась в столице Франции. Фёдор всё чаще запирался в своём кабинете, изучая языки, а его жена создавала себе репутацию приличной леди и собирала друзей из высшего общества. Из текста он понял, что любимая супруга долгое время ему изменяет. Горечь и тоска поразили Фёдора. Он уехал за город, долго бродил, размышлял и безумно страдал. Домой он не вернулся.
Выяснил отношения с супругой в письмах и перебрался в Италию на 4 года. Рассерженный изменой жены Федор приказал выставить генерала вон из поместья. Сестра Глафира отказалась снова брать управление в свои руки. Во французских газетах периодически появлялись статьи о Варваре, написанные рукой её страстного поклонника — журналиста Жюля.
Из них Фёдор узнавал, в какие отвратительные истории впутывалась его супруга. Говорили, что она успела родить дочь от Лаврецкого.
В году герой набрался мужества и вернулся в город О…, где о его жизненной трагедии судачили все, кому не лень. На пороге он сталкивается с Лизой и Леной, девочки идут в церковь. В усадьбе герой обсуждает с Марьей Дмитриевной будущую свадьбу её старшей дочери и Паншина. От разговоров Лаврецкому становится скучно. В комнате Марфы Тимофеевны он знакомится с её «свитой»: тремя питомцами, 9-летней мещанкой Шурочкой и пожилой дворянкой Настасьей Карповной.
Старушка высказывает неодобрение в сторону отношений Паншина и Лизы. Она не знает, что чувствует скромная девица к взбалмошному ухажёру. Родственники расстаются на доброй ноте. Марфа Тимофеевна просит героя посетить могилки матери, бабушки и почившей тётушки Глафиры. Мысли о Варваре бередят незажившие раны. То ли дело Лиза! Она была скромной, приятной во всем смыслах девушкой и очень понравилась Лаврецкому. Он задумался, что Паншин и вправду не лучшая пара для юной Калитиной.
В Васильевском седоволосый слуга Антон встречает карету хозяина. Гремя связкой, он достает ключи и отпирает двери пыльного поместья. XIX Дом проветривают и приводят в порядок. Фёдор обходит комнаты, заросший уютный садик и свои земельные владения. Антон и старушка Апраксея, бывшая птичница, угощают хозяина куриным супом и вкусным чаем. Вечером прибывают слуги, повара и повозка с продуктами. Фёдор не хочет ночевать в комнате Глафиры и засыпает в столовой. XX С раннего утра Фёдор дает указания старосте поместья.
Потом с упоением следит за медленным течением времени на лоне родной природы. Герою скучно, он ощущает себя на дне неспешной реки, но надеется, что окружающая тишина приучит его к спокойной жизни. XXI Фёдор основательно занялся поместьем.
Он много времени проводил с Антоном, старик с большой охотой рассказывал хозяину о прошлой жизни. Помещик погрузился в изучении истории, разобрал наследство Глафиры и жил печальным отшельником. Спустя время он навестил Калитиных, где познакомился с Христофором Леммом.
На вечере не было Паншина, Лиза играла Бетховена. Немец оживился, стал разговорчив и весел. С Фёдором они переместились в дом Христофора, где до поздней ночи обсуждали музыку. Лемм согласился погостить в Васильевском пару дней, но в день встречи от смущения притворился больным. Фёдор уговорил музыканта двинуться в путь.
После визита к Калитиным и общества болтливого Паншина, учитель собрался-таки с Лаврецким в его деревушку. XXII В дороге герои беседуют о музыке. Лаврецкий предлагает немцу сочинить либретто, но тот отказывается, ссылаясь на возраст.
Музыкант пытается сложить стихи под стать романсу, говорит о звёздах, но не может подобрать рифму и сдаётся. В усадьбе под затихающие звуки соловьиной песни Фёдор вспоминает о Лизе. Он считает, что девушка такая же чистая, как ночная звезда. Фёдор между делом подмечает, как складываются отношения между Владимиром и Лизой. Лемм противится, нелестно отзывается о Паншине и считает его недостойным скромной и возвышенной девы. Лаврецкий решает пригласить Калитиных в Васильевское.
Немец поддерживает идею при условии, что их покой не нарушит Паншин. Он беседует с Елизаветой, заметно, как молодые люди нравятся друг другу. Девушка задаёт неосторожный вопрос о Варваре и призывает героя простить бывшую жену. Герои ссорятся. Появляется Марья Дмитриевна. Фёдор просит семейство посетить его деревню, Калитины с радостью соглашаются.
Лаврецкий шёпотом извиняется перед Лизой. Дружная компания — Марья, Лиза, Лена и Шурочка — в назначенный день отправляется в путь. Товарищи не виделись с самой свадьбы Лаврецкого. Они предаются воспоминаниям, обсуждают тяжкое настоящее и грезят о будущем.
А ранее, в притче о птице, на мгновение залетевшей в светлую комнату и тотчас же ее покинувшей, которую излагает Рудин своим слушателям, говорится, что так и человек — лишь временное пристанище имеет, но «в самой смерти найдет он свою жизнь, свое гнездо…» [Тургенев Соч.
Тут удивительным образом и довольно смело возникает очень аккуратно прописанная Тургеневым параллель между человеком и Сыном Человеческим, тоже приюта не имеющим в своей земной жизни, и одновременно имеющим его везде.
Как сказал Христос книжнику, пожелавшему пойти за ним, «…лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» [Мф. Этот стих толкуется Иоанном Златоустом так: «Что же, — говорит ему Христос, — ты надеешься, следуя за Мной, собирать деньги?
Не видишь ли, что у Меня нет жилища даже и такого, какое имеют птицы? Гнездо — как приют последний и высший в смерти, согласно притче о птице и как дом , где человек имел бы возможность всегда укрыться от житейских бурь — образно прорастает в своего рода символ надежды и даже знак Богоприсутсвия в романе «Дворянское гнездо».
Поэтому оказывается, что разорение дворянских гнезд — и хорошо, что они в романе в итоге не разоряются — дело не только страшное в историко-культурном плане, так как может исчезнуть целая эпоха со своим огромным человеческим опытом, но и катастрофическая, если видеть в дворянском гнезде малую сопричастность тому « имению », которым владеет Христос.
С этими смыслами, конечно, напрямую коррелирует известное представление о том, что усадьба — воплощение эдема, а в христианской традиции — рая.
Читатель видит, как происходит удивительное превращение дворянского гнезда из формулы речевого стиля в глубочайший и емкий образ-мотив уже в романе «Рудин», а затем и собственно в романе «Дворянское гнездо», которое самим своим названием репрезентирует, что речь в нем пойдет об основаниях жизни человеческой, о том, что делает ее прочной — причем как в бытийном измерении, так и в земном, социально-бытовом.
Успех «Дворянского гнезда», о котором писали современники, не в последнюю очередь был предопределен — теперь мы уже не побоимся этого сказать — гениальным художественным открытием Тургенева, т. Вся эпоха, русская культура высказались в его емкой формуле-концепте. И ценности, в них запечатленные, продолжают транслироваться уже в нашу современность.
В момент публикации «Дворянского гнезда» это еще в полной мере не осознавалось, но чувствовалось безусловно, что название — важнейшая опорная точка нового сочинения Тургенева. Так, например, Ап. Григорьев, вознесший «Дворянское гнездо» на пьедестал и оценивший роман много выше опубликованного в том же году «Обломова» И. Гончарова, отчасти сетовал на то, что в нем не хватило постройки, что «Тургенев не дал вызреть своему зачинанию».
Причем, с точки зрения Ап. Здесь, конечно, можно критику возразить и сказать, что так все и получилось в итоге. Но стоит с ним согласиться в том, что тот самый «огромный холст», который был не дописан Тургеневым с должной, по мнению Ап. Как справедливо отмечает современный американский культуролог Кэтлин Партэ, один из типов «когнитивной карты России», которая имеет символический национальный характер, определяется реальными и литературными локусами — «любимыми писательскими усадьбами» и «поместьями литературных героев» [Парте 59], которые — уточняем мы — уже привычно связываются в нашем сознании с дворянскими гнездами.
В целом эффект заглавия романа состоит в соединении двух, казалось бы, противоположных перспектив, которые открываются перед читателем. С одной стороны , речь в романе идет о доме, роде, семье, быте, о собственно дворянском гнезде , т. Либан, читателю поначалу кажется, что «Дворянское гнездо» — это роман «узкого мира», и этот «мир настолько узок, он маленький, и сословно, и психологически, и этически, что вы даже и не можете понять: почему интересно» [Либан ].
Но Тургенев очень бережно обращается со своим читателем и предлагает увидеть всеобщее только через частное и понятное — через разговор о тех вещах, которые не могут оставить любого читателя равнодушным. Поэтому, с другой стороны , этот роман «узкого мира» в итоге выходит на уровень огромных обобщений и оказывается очень широким.
Причем происходит все это исключительно в рамках художественного дискурса, и писатель не прибегает для этого к средствам спекулятивным или к публицистике, как это часто бывает у Л. Толстого или Ф. Это роман о России, о русской дворянской культуре и о смиренной надежде русского духовного мира на соприродность тому высшему « имению », которым обладает Сын Человеческий. Новый роман Тургенева уже с момента его первой читки в конце года, а затем и скорой публикации в самом начале года вызвал всеобщий интерес.
Несмотря на осложнившиеся отношения с И. Гончаровым и события, которые за этим последовали, можно утверждать, что такого единодушного признания не снискало ни одно другое сочинение Тургенева. Роман в каком-то смысле объединил все общество. О единодушном восторге читателей нового романа Тургенева, который даже и предугадать было сложно, настолько он был велик, вспоминают мемуаристы. В воспоминаниях П. Многие предсказывали автору его овацию со стороны публики, но никто не предвидел, до чего она разовьется.
Молодые писатели, начинающие свою карьеру, один за другим являлись к нему, приносили свои произведения и ждали его приговора, в чем он никогда не отказывал им, стараясь уразуметь их дарования и их наклонности; светские высокопоставленные особы и знаменитости всех родов искали свидания с ним и его знакомства. Весь год прошел у Тургенева под знаком успеха «Дворянского гнезда», что зафиксировал в своих воспоминаниях А. Некоторые места его так сильно действовали на чувства, что приходилось иногда на некоторое время прерывать чтение.
Справедливость высказанного обнаружилась блистательно на публичных чтениях, устроенных в пользу общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым.
Надобно было присутствовать, чтобы понять впечатление, произведенное его выходом. Все это был эффект «Дворянского гнезда». Безусловно, у критики были вопросы к отдельным граням романа — к его постройке, даже к типам, многие видели в нем новую идейную тенденцию в виде поддержки писателем, до известной, а может быть даже и до чрезмерно непозволительной степени, славянофильских воззрений.
Об этом явлении в положительном ключе пишет Ап. Этот новый поворот в жизни европеизированного героя Ап. В иной — недоумевающе критической — системе координат оценивает представитель реальной критики Н. Добролюбов новые и, как ему видится, антицивилизационные настроения тургеневского романа, когда с сожалением фиксирует, что «начиная с первой встречи с Лизой, когда она шла к обедне», Лаврецкий «во всем романе робко склоняется пред незыблемостью ее понятий».
Критик признает, что герою фактически действительно нечего ей противопоставить как выразительнице «целого огромного отдела понятий, заправляющих нашей жизнью» [Добролюбов , ]. То есть Лиза с ее верой и народной правдой оказалась у Тургенева, к величайшему сожалению Н.
Добролюбова, безусловно сильнее вкусившего от плода идей прогресса Лаврецкого. Действительно, Тургенев в «Дворянском гнезде» резко, карикатурно рисует человека западнических убеждений Паншина, несмотря на то, что они, казалось, должны быть близки самому писателю, искренне считавшему себя человеком, который стоит под европейским знаменем. Герцену, — и люблю знамя, верую в знамя, под которое я стал с молодости» [Тургенев Письма 5: ]. Но в «Дворянском гнезде» Тургенев отступает от этой оговоренной им самим логики.
И западничество Паншина представлено у него как крайне чуждое и духовно мертвое явление. Декламируя «Думу» Лермонтова, тургеневский западник начинает обвинять современное поколение в том, что оно недостаточно последовательно в собственно западнических преобразованиях.
И вообще, по мысли Паншина, беда русских заключается в том, что они «только наполовину сделались европейцами» [Тургенев Соч. Пожалуй, можно приноравливаться к существующему народному быту; это наше дело, дело людей… он чуть не сказал: государственных служащих; но, в случае нужды, не беспокойтесь: учреждения переделают самый этот быт» [Тургенев Соч.
Это такое огульное западничество, не признающее уникальности отдельных народов, в том числе и из западной семьи, их самобытности. С подобного рода общей якобы западной мерой ко всем сам Тургенев никогда не соглашался и всегда фиксировал различия в народах, в том, как они понимают правду, свободу, добро и зло, как чувствуют, над чем смеются, чем восхищаются [3].
Для Паншина же они не важны. Его тезис, что все народы одинаковы, очень напоминает утверждение Базарова, что «все люди друг на друга похожи как телом, так и душой», а если и есть различия между ними, то они зависят от социальных болезней, поэтому если «исправить общество, и болезней не будет» [Тургенев Соч.
Все это головные, логические построения, которые смущают писателя, поэтому и звучит в романах резкая ирония вослед этим утверждениям. Одинцова удачно парирует Базарову: «Да, понимаю; у всех будет одна и та же селезенка» [Тургенев Соч. Однако несмотря на эту победу над Паншиным, признать в Лаврецком славянофила очень сложно.
Ведь в споре с полупросвещенным западником он «отстаивал молодость и самостоятельность России; отдавал себя, свое поколение на жертву, — но заступался за новых людей, за их убеждения и желания» [Тургенев Соч.
Это вполне речь прогрессиста. Другое дело, что Лаврецкий доказал Паншину «невозможность скачков и надменных переделок с высоты чиновничьего самосознания — переделок, не оправданных ни знанием родной земли, ни действительной верой в идеал, хотя бы отрицательный; привел в пример свое собственное воспитание, требовал прежде всего признания народной правды и смирения перед нею — того смирения, без которого и смелость противу лжи невозможна; не отклонился, наконец, от заслуженного, по его мнению, упрека в легкомысленной растрате времени и сил» [Тургенев Соч.
Кульминацией триумфа Лаврецкого станет его известное утверждение о том, что нужно землю пахать. Но это все же какое-то странное славянофильство, не головное и теоретическое, а интуитивное, природное, идущее от корней, от дома, сада и от своего гнезда. Равно и Лизу также нельзя считать сторонницей славянофильских идей, но и западнических тем более — вообще каких либо идей. Лиза, которая во многом становится причиной перерождения убеждений Лаврецкого, по ее собственным признаниям, вообще « своих слов» не имеет [Тургенев Соч.
Как верно говорил Н. Либан студентам Московского университета еще в е годы: разве «человек славянофильского направления Лиза Калитина — ученица Хомякова или Самарина, или ее тянет в европейские дали?
Нет, не читая Хомякова и Самарина, она познала, что есть мир прекрасных чувств национального бытия». Но именно так Тургенев, «желал или не желал, а все-таки изобразил славянофильский мир» [Либан ], без теорий и умозрительных заключений. Лиза вообще не предлагает и не излагает никаких идей — только простые и в сущности еще в Библии сформулированные вещи, т.
Да и Лаврецкий изображен так же — мы не знаем точно, что именно он говорил Паншину, только в общих чертах, а запоминаем из его речи одно — что нужно землю пахать. Так выступает ли западник Тургенев против западничества, и стоит ли считать его роман кивком в сторону славянофильства?
Или все же западничество так уже было укоренено в русской жизни через вольтерьянство отцов и дедов, через немецкую философию, которую поколение Лаврецкого активно изучало в университетах, через музыку, искусство, что именно оно довлеет всему и присутствует имплицитно? Ответить на эти вопросы можно, только признав, что перед нами не роман общих идей и теорий, но идей личных , выстраданных, сердечно прожитых и принятых. И эта личная траектория проживания и переживания идей не принимает крайностей.
Вернее, она из них состоит, как полярна и сама человеческая природа, о чем писал Тургенев в статье «Гамлет и Дон Кихот», работа над которой шла параллельно с «Дворянским гнездом» и со многими другими сочинениями писателя х годов. Но, по наблюдениям Тургенева, крайности не могут существовать в чистом виде. Разъединение и раздробление всегда требует соединения. В свое время Тургенева привлекло одно натурфилософское наблюдение Гете, о том, что природа «всё разъединяет, чтобы все соединить…» [Тургенев Соч.
Тургенев наблюдает подобного рода разъединение не только в естественной природе, но и в жизни людей и идей. Все существующее не может быть монолитным и однородным, законом развития является непременное действие сил центробежных и центростремительных , как об этом будет сказано в статье «Гамлет и Дон Кихот». Не исключено, что и на идеи славянофилов и западников Тургенев смотрел схожим образом, наблюдая в них немало общего. Однако он не просто, как А. Герцен, констатировал, что славянофилы и западники «смотрели в разные стороны», хотя «сердце билось одно» [5] , но показал реальную возможность соединения крайних идейных позиций в одном человеческом сердце и в одной человеческой жизни.
И Лаврецкий, и Лиза не ходят в лаптях и сарафанах, не говорят долгих речей и тем более не проповедуют, а просто живут, пашут землю — а из эпилога видно, что Лаврецкий сумел сделаться хорошим хозяином, — и чувствуют радость оттого, что они любят свой дом, близких, свой малый круг, свое гнездо. Сюда, между прочим, входит даже Паншин, которого, как говорит Лиза, ей не за что не любить, хотя, казалось бы, он может вызывать только отторжение. Но тем не менее это так.
И Лаврецкий потом поймет, как это верно, когда сам простит свою жену, которую раньше и не мыслил прощать по той самой причине, что она есть ни что иное как «пустое, бессердечное существо» [Тургенев Соч. Все это подается в романе не как нечто, идущее от ума, рационально обдуманное и взвешенное, но как-то интуитивно, сердечно прочувствованное. Так, например, «Лизе и в голову не приходило, что она патриотка; но ей было по душе с русскими людьми; русский склад ума ее радовал».
Вот и все славянофильство. А во время спора с Паншиным это стало очевидно, и «Лаврецкий всё это чувствовал», и они оба «поняли, что и любят и не любят одно и то же» [Тургенев Соч. Был один вопрос, который разделял Лизу и Лаврецкого, но все же «Лиза втайне надеялась привести его к Богу» [Тургенев Соч.
И если не к Богу в той полной мере, как верует христианин, то в храм Лиза Лаврецкого действительно привела. И там Лаврецкий испытает забытое им чувство умиления , т. Не случайно в конце романа герой Тургенева с именем Федор, т. Конечно, для пробуждения Лаврецкого нужен будет Михалевич, с его словом-увещеванием, с логической четкостью выражения именно чистой идеи. Михалевич — персонаж, который в романе фактически появляется только для того, чтобы сказать Лаврецкому важные слова, если не считать, конечно, его роли в истории с Варварой Павловной.
Эти слова обладают емкостью чрезвычайной и запоминаются как предельно сжатая «формула» идеи. Они не случайно врезываются в память Лаврецкого. Например, когда Михалевич говорит о долге каждого, он выстраивает значимую последовательность: «У нас!
Курсив наш. Алексеев [Тургеневский сб. Михалевич скажет провожающему его Лаврецкому, что это его «последние три слова» [Тургенев Соч. Они представляют собой стратегию жизни и действования. Свобода, Равенство, Братство. Но не только. Славянофильство нельзя сводить к уваровской формуле, но определенная близость к ней все же прослеживается.
Так, А. Хомяков которого, конечно же, не читала тургеневская Лиза полагал, что « русский дух утвердил навсегда мирскую общину , лучшую форму общежительности в тесных пределах; русский дух понял святость семьи и поставил ее как чистейшую незыблемую основу всего общественного здания; он выработал в народе все его нравственные силы, веру в святую истину, терпение несокрушимое и полное смирение» [Хомяков ].
Хомяков выделял «веру, общину семью и русский дух, или русский народ с его нравственной силой».
Примечательно, что не забывалась при этом и личность: терпение и смирение — это как раз есть высшие формы ее свободного самовыражения [7]. Что же читатель наблюдает в «девизе» Михалевича? Отголоски каких «триад» в нем слышны? Нужно сказать, что традиционно исследователи акцент делают на второй части «девиза», т. С одной стороны, это справедливо, поскольку именно в середине XIX века, как верно отмечает М. Алексеев, оно обрело значение «движения вперед» и «развития» в языке «демократической интеллигенции» [см.
Причем в немалой степени слово это было маркировано как знак западнической тенденции, о чем, например, красноречиво свидетельствуют строки из стихотворения П. Кто спорит? Как утверждает В. Линков в книге «История русской литературы XIX века в идеях», «идея прогресса» у Тургенева оказывалась «сродни религии», настолько она была важна. Однако очевидно, что Михалевич этим «опорным» словом не подменяет религию. Более того, прогресс следует в его «формуле» за религией и потому, по нашему глубокому убеждению, соподчинен ей.
Не случайно своему университетскому приятелю Михалевич фактически рассказывает о том, как переменились его прежние представления, что он теперь верует и что он сжег все, чему поклонялся и поклонился всему, что сжигал , напоминая тем самым историю принятия христианства Хлодвигом I.
Другое дело, что прогресс в формуле Михалевича сосуществует с религией без указания определенной конфессии. Герой Тургенева просто говорит, что без веры как «теплоты сердечной» [Тургенев Соч. Михалевич обвиняет «разочарованного», «скептика» Лаврецкого в том, что его незнание, как жить, происходит как раз от отсутствия веры: «Помещик, дворянин — и не знает, что делать!
Веры нет, а то бы знал; веры нет — и нет откровения» [Тургенев Соч. К вере не столько призывала, но именно втайне хотела привести Лаврецкого и Лиза, привести без всяких «девизов», речей и увещеваний — своим живым примером.
Третий элемент «формулы» Михалевича — человечность. Это тоже слово прогрессивное, западническое, тесно связанное с идеей гуманности, о чем много писал в е годы безмерно почитаемый Тургеневым В. Оно, конечно, коррелирует с народностью , но представляется в большей степени отвлеченным понятием, поскольку в нем стираются границы между народными индивидуальностями и речь идет фактически о «всечеловеческих» вещах. Не случайно, согласно словарю В.
