Михайловская ссылка пушкина, ССЫЛКА В МИХАЙЛОВСКОЕ (1824–1826]
Чаадаева писатель получает от царя снисхождение, и вместо ссылки в Сибирь А. В этой небольшой комнате на известной картине Н. Ссылка в Михайловское была тяжелым испытанием: разлука с любимой женщиной, одиночество, материальные затруднения, отсутствие духовного общения, друзей, развлечений могли превратить жизнь в непрерывную нравственную пытку. И ты оказываешься один в глуши, где нет ничего из этого. Вындомский, сотрудник журнала "Беседующий гражданин", знавший лично Новикова и Радищева, был масоном, в Тригорском хранились еще его книги, а возможно, и бумаги.
И за два года ссылки поэтом было написано и задумано большинство основных произведений, всего около ста: трагедия "Борис Годунов", центральные главы романа "Евгений Онегин", поэма "Граф Нулин", окончена поэма "Цыганы", задуманы "маленькие трагедии", написаны такие стихотворения, как "Деревня", "Пророк", "Я помню чудное мгновенье", "Вновь я посетил" и многие другие.
Может, не проведи он эти трудные для него дни там, не будь изолирован от общества и бурной городской молодой жизни, не увидели мы бы некоторых произведений. Ссылка его, между тем, началась ровно лет назад, 9 августа года. По распоряжению высочайших властей, будучи замечен в интересе к атеизму, неугодный одесскому начальству, он был исключен со службы у графа Воронцова и сослан в имение своей матери под надзор духовенства и местных властей. Преодолев долгий путь почти через всю Россию: с юга на север, 9 августа Пушкин прибыл в Михайловское.
Когда тебя лишают всего того, что тебя сейчас так увлекает. И ты оказываешься один в глуши, где нет ничего из этого. Больше всего Пушкина, конечно, тяготило то, что он не знал, когда закончится это ненавистное время. Ведь он ехал в бессрочную ссылку, была вероятность, что весь остаток своей жизни может провести в деревне, хоть это и было когда-то полюбившееся ему его родовое имение.
Это было для него страшно. В Михайловском не было той интеллектуальной среды, того круга общения, к которому он привык. Не было приличной литературной среды, в которой он мог бы свои идеи продвигать, над которыми можно было бы думать и работать. И, конечно, резкая перемена качества жизни, к которой он просто не был готов в тот момент. Он приживался, учился ценить вторую часть естественной и нормальной русской жизни, которая у многих проходила в усадьбах, к которой многие стремились.
Но при этом он ведь в свое время из Петербурга и Москвы рвался именно в Михайловское, потому что здесь работалось, здесь думалось, здесь можно было воплотить многие вещи. Здесь никто не отвлекал его от главного призвания: быть писателем.
Сегодня, приезжая в Пушкиногорье, мы в первую очередь наслаждаемся атмосферой, которая царит в этих местах. По крайней мере, пейзажи вдоль реки Сороть по дороге в Тригорьевское, к счастью, не омрачены новомодными коттеджными поселками.
Но многим, как и герою довлатовского "Заповедника", так и хочется узнать, к чему же из того, что сегодня находится в музее, прикасалась рука поэта. И сотрудники музея не обижаются.
Таких вещей немного, но они, безусловно, есть: полочка, на которой стояли книги, бильярдный кий и шары… Конечно, это очень частый вопрос и абсолютно закономерный, потому что мы привыкли, что вещь, прошедшая через руки гения, сохраняет часть тепла этого мгновения…". И Довлатов тут вспоминается неспроста. С недавних пор близ "Михайловского" воссоздали дом, где проживал Сергей Донатович.
И как теперь уживаются рядом Пушкин и Довлатов, поинтересовались мы у директора музея-заповедника? Ведь недолюбливают его пушкиноведы.
Да и есть за что. В своем вышеупомянутом произведении Довлатов в волю поерничал над Пушкиногорьем и его служителями, равно как и над слепым, бездумным поклонением кумиру. Заодно спросили, привлекает ли Довлатов туристов больше, чем Пушкин? И есть даже такой феномен: некоторые люди не знают, что Пушкин здесь бывал и здесь похоронен Да, и такое встречается. Старшее поколение несколько ревностно относится к тому, что тема Довлатова все больше и больше поднимается.
Но с Пушкиным все очень просто: с его гением ужиться может кто угодно. Потому что так или иначе Пушкин - это начало огромной русской литературы. Государь император конечно разгневался, и поехал Пушкин в Михайловское. Надобно сказать, что государь император не изобрел ничего нового: и до него, и после ссылка поэтов только за сказанное и за написанное стала в России рутинным делом. Логика высылающих во все времена проста как молоток: нет человека - нет проблемы.
Господа высылающие, однако, и по сей день не ведают, что, когда страна выталкивает гигантов, в их отсутствие начинают править бал пигмеи. Они как пьяные женихи на гомеровской Итаке, в отсутствие хозяина изо всех сил пытаются натянуть тетиву Одиссеева лука, но в конце концов понимают - кишка тонка: лук Одиссея подвластен только Одиссею. У большинства русских поэтов, отправленных в ссылку, и творческий путь был исковеркан, и судьбы сломлены. А для многих ссылка стала прямой и быстрой дорогой к могиле.
Но не у Пушкина. В изгнании Александр Сергеевич написал едва ли ни лучшие строки за свои тридцать семь лет. Здесь создан "Борис Годунов", здесь написаны поразительные главы "Евгения Онегина". Друг его Вяземский спустя некоторое время после ссылки Пушкина писал о заметном и волшебном повзрослении его души, о том, как он изменился за те два года, как вырос, как необычайно развился, обогнав намного товарищей своего ближнего круга Удивительно, однако то же самое рассказывал мне о Бродском писатель и эссеист Александр Генис.
Он утверждал, что в изгнании Бродский проделал стремительный путь духовного прорастания. Когда много лет спустя его ленинградские друзья приезжали к нему в Нью-Йорк - была заметна эта разница: между его душой, чрезвычайно развившейся и повзрослевшей, преодолевшей сотни ступеней роста, создавшей поэзию высочайшего уровня и поэтами его бывшего ближнего круга, не одолевшими и одного лестничного марша.
Что стало для Бродского пушкинским Михайловским? Этот удивительный город, напоминавший ему Ленинград, только без советской власти, без его гонителей и судей. Этот тихий причал, где нет автомобилей, а есть далекий стук каблучков в ночи, где время замедляет свой бег, успокаиваясь, словно лагуна в безветрии. Когда я это понял, во мне поселилась догадка, не дававшая мне покоя. Мне казалось, я знаю ответ на вопрос: что произошло с Пушкиным в Михайловском и с Бродским в Венеции, что позволило им не только не сломаться в изгнании, но выстоять и обрести новое качество души?
Догадку надо было проверить, я отправился в Михайловское. И вот однажды утром я вышел из гостевого домика и опушкой леса отправился на усадьбу, чтобы оттуда спуститься к берегу озерца Маленец, обогнуть его, подняться по лесной дороге на заросший соснами холм, миновать деревню Савкино, и, повернув направо, оказаться на узенькой тропинке, ведущей наверх, к маленькой часовенке. Эта часовенка и всё, что откроется за ней - и было моей целью. Для проверки догадки у меня небольшой выбор.
Мне оставалось только пройти тем самым путем, по которому шел Пушкин, в то самое место, которое он особенно любил и к которому всегда стремился по дороге в Тригорское.
За двести с лишним лет пейзаж тут сохранился в основных своих пропорциях, и значит я смогу увидеть то же самое, что видел он. Вопрос в том, смогу ли я почувствовать то же, что и он, смогу ли понять его?
Вот и тропинка, уводящая направо к старой часовенке.
Вот и одинокая сосна, вот и шатер старой березы с покосившейся лавочкой под ней Я сделал последний десяток шагов, утер пот со лба, поднял голову и, как много лет назад, замер, подчиняясь магии великолепного русского пейзажа, открывшегося мне. Справа, через долину скошенной травы шла едва заметная тропа к старой мельнице. Взбегая по зеленому пригорку, она спешила к калитке в изгороди, за которой виднелся домик няни.
Левее излучина Сороти поблескивала солнечными бликами, которые гасли в старице, уже заросшей кувшинками. А там дальше темнело озеро Кучане, на берегу которого угадывалась купальня, венчавшая парк в Петровском. Левее - деревня Дедовцы, а за ней поверх зарослей кустарника уже проглядывало городище Воронич, за которым открывается Тригорское Я стоял как вкопанный. Солнце замерло в зените, разливая приторный жар под куполом неба, густой воздух сочился ароматом хвои и скошенной травы, деловитый шмель прогудел надо мной и скрылся в высоких цветах иван-чая; из Зимарей раздавался зуд мотопилы, там заготовляли дрова на зиму; далекий женский голос из Савкино звал какого-то Мишу домой; я не заметил, как дыхание мое выровнялось и почти исчезло, словно время волшебным образом замедлило свой бег, превратившись из городского потока воды в густой и протяжный медовый оползень.
Так может быть в этом все дело - во времени, которое становится и в этом чудесном месте медленным, позволяя душе, как в материнских объятиях, расти быстро и взрослеть не по часам.
