Белый бим черное ухо читать краткое содержание для читательского дне, Белый Бим Чёрное ухо · Краткое содержание повести Троепольского
И еще: мне жаль стало убивать дичь. Остановился Иван Иваныч и смотрит, смотрит по сторонам и нюхает туда же! Ночь пришлось провести в открытом подъезде одного из домов.
Зато Бим постепенно стал даже угадывать некоторые намерения друга. Вот, например, стоит он перед окном и смотрит, смотрит вдаль и думает, думает.
Тогда Бим садится рядом и тоже смотрит и тоже думает. Человек не знает, о чем думает собака, а собака всем видом своим говорит: «Сейчас мой добрый друг сядет за стол, обязательно сядет. Походит немного из угла в угол и сядет и будет водить по белому листку палочкой, а та будет чуть-чуть шептать.
Это будет долго, потому посижу-ка и я с ним рядом. А хозяин скажет:. А Бим калачиком ложится в ногах или, если сказано «на место», уйдет на свой лежак в угол и будет ждать. Будет ждать взгляда, слова, жеста. Впрочем, через некоторое время можно и сойти с места, заниматься круглой костью, разгрызть которую невозможно, но зубы точить — пожалуйста, только не мешай.
Но когда Иван Иваныч закроет лицо ладонями, облокотившись на стол, тогда Бим подходит к нему и кладет разноухую мордашку на колени. И стоит. Знает, погладит. Знает, другу что-то не так. Но не так было на лугу, где оба забывали обо всем. Здесь можно бегать, резвиться, гоняться за бабочками, барахтаться в траве — все было позволительно. Однако и здесь, после восьми месяцев жизни Бима, все пошло по командам хозяина: «Поди-поди! И много других слов узнал Бим до года. Друзья все больше и больше понимали друг друга, любили и жили на равных — человек и собака.
Но случилось однажды такое, что у Бима жизнь изменилась, и он повзрослел за несколько дней. Произошло это только потому, что Бим вдруг открыл у хозяина большой, поразительный недостаток. Дело было так. Тщательно и старательно шел Бим по лугу челноком, разыскивая разбросанный сыр, и вдруг среди разных запахов трав, цветов, самой земли и реки ворвалась струя воздуха, необычная и волнующая: пахло какой-то птицей, вовсе не похожей на тех, что знал Бим, — воробьев там разных, веселых синиц, трясогузок и всякой мелочи, догнать какую нечего и пытаться пробовали.
Пахло чем-то неизвестным, что будоражило кровь. Бим приостановился и оглянулся на Ивана Иваныча. А тот повернул в сторону, ничего не заметив. Бим был удивлен: друг-то не чует. Да ведь он же калека! И тогда Бим принял решение сам : тихо переступая в потяжке, стал приближаться к неведомому, уже не глядя на Ивана Иваныча.
Шажки становились все реже и реже, он как бы выбирал точку для каждой лапы, чтобы не зашуршать, не зацепить будылинку.
Наконец запах оказался таким сильным, что дальше идти уже невозможно. И Бим, так и не опустив на землю правую переднюю лапу, замер на месте, застыл, будто окаменел.
Это была статуя собаки, будто созданная искусным скульптором. Вот она, первая стойка! Первое пробуждение охотничьей страсти до полного забвения самого себя. Хорошо, — и берет за ошейник. Бим бросился. Шумно выпорхнул перепел. Бим мчался до тех пор, пока не потерял из виду перепела, а затем, веселый и радостный, вернулся. Но что же это значит?
Хозяин сумрачен, смотрит строго, не ласкает. Все было ясно: ничего не чует его друг! Несчастный друг… Бим как-то осторожненько лизнул руку, выражая этим трогательную жалость к выдающейся наследственной неполноценности самого близкого ему существа. Теперь Бим разыскивал запах перепела — больше ничего. А Иван Иваныч направлял его туда, куда переместилась птица.
Биму было невдомек, что его друг видел, где приблизительно сел перепел после позорной погони чуять, конечно, не чуял, а видеть видел. И вот тот же запах! Бим, не замечая ремня, сужает челнок, тянет, тянет, поднял голову и тянет верхом… Снова стойка! На фоне заката солнца он поразителен в своей необычайной красоте, понять которую дано не многим. Дрожа от волнения, Иван Иваныч взял конец ремня, крепко завернул на руку и тихо приказал:.
Бим так же бросился, как и в первый раз. Перепел теперь вспорхнул с жестким стрекотом крыльев. Бим опять ринулся было безрассудно догонять птицу, но… Рывок ремня заставил его отскочить назад.
Бим, опрокинувшись, упал. Он не понял — за что так. И тянул ремень вновь в сторону перепела. И еще раз все повторилось, уже по новому перепелу. Но теперь Бим почувствовал рывок ремня раньше, чем тогда, а по приказу лег и дрожал от волнения, страсти и в то же время от уныния и печали: все это было в его облике от носа до хвоста. Ведь так больно! И не только от жесткого, противного ремня, а еще и от колючек внутри ошейника.
Ничего не поделаешь — так надо. С этого дня и началась настоящая охотничья собака. С этого же дня Бим понял, что только он, только он один может узнать, где птица, и что хозяин-то беспомощен, а нос у него пристроен только для виду. Началась настоящая служба, в основе ее лежали три слова: нельзя, назад, хорошо. И догонять его, оказывается, вовсе не надо, его только найти, поднять на крыло и лечь, а остальное сделает друг.
Игра на равных: хозяин без чутья, собака без ружья. Так теплая дружба и преданность становились счастьем, потому что каждый понимал каждого и каждый не требовал от другого больше того, что он может дать. В этом основа, соль дружбы. К двум годам Бим стал отличной охотничьей собакой, доверчивой и честной. Он знал уже около ста слов, относящихся к охоте и дому: скажи Иван Иваныч «подай» — будет сделано, скажи он «подай тапки» — подаст, «неси миску» — принесет, «на стул!
Да что там! По глазам уже понимал: хорошо смотрит хозяин на человека, и Биму он — знакомый с той же минуты, недружелюбно глянет — и Бим иной раз даже и взрычит, даже лесть ласковую лесть он улавливал в голосе чужого.
Но никогда и никого Бим не укусил — хоть на хвост наступи. Лаем предупредит ночью, что к костру подходит чужой, пожалуйста, но укусить — ни в коем случае. Такая уж интеллигентная порода. Что до интеллигентности, то Бим даже умел так: научился сам, дошел своим умом, царапаться в дверь, чтобы открыли.
Бывало, заболеет Иван Иваныч и не идет с ним гулять, а выпускает одного. Бим побегает малость, управится, как и полагается, и спешит домой. Поцарапает в дверь, став на задние лапы, чуть поскулит просяще, и дверь открывается. Хозяин, тяжело шлепая по прихожей, встречает, ласкает и снова ложится в постель.
Это когда он, пожилой человек, прихварывал кстати, побаливал он все чаще, чего Бим не мог не заметить. Бим твердо усвоил: поцарапайся в дверь, тебе откроют обязательно — двери и существуют для того, чтобы каждый мог войти: попросись — тебя впустят. С собачьей точки зрения, это было уже твердое убеждение. Только не знал Бим, не знал и не мог знать, сколько потом будет разочарований и бед от такой наивной доверчивости, не знал и не мог знать, что есть двери, которые не открываются, сколько в них ни царапайся.
Как оно там будет дальше, неизвестно, но пока остается сказать одно: Бим, пес с выдающимся чутьем, так-таки и остался сомнительным — свидетельство родословной не выдали.
Дважды Иван Иваныч выводил его на выставку: снимали с ринга без оценки. Значит — изгой. И все же Бим — не наследственная бездарь, а замечательная, настоящая собака: он начал работать по птице с восьми месяцев. Да еще как!
Хочется верить, что перед ним открывается хорошее будущее. А во втором сезоне, то есть на третьем году от рождения Бима, Иван Иваныч познакомил его и с лесом. Это было очень интересно и собаке и хозяину. В лугах и на поле, там все ясно: простор, трава, хлеба, хозяина всегда видно, ходи челноком в широком поиске, ищи, найди, делай стойку и жди приказа. А тут, в лесу, совсем иное дело. Когда они пришли впервые, вечерняя заря только начиналась, а меж деревьев уже сумерки, хотя листья еще и не появились.
Все внизу в темных тонах: стволы, прошлогодние темно коричневые листья, коричнево-серые сухие стебли трав, даже плоды шиповника, густо рубиновые осенью, теперь, выдержав зиму, казались кофейными зернами.
Ветки слегка шумели от легкого ветра, жидко и голо они будто ощупывали друг друга, то притрагиваясь концами, то чуть прикасаясь серединой сучьев: жив ли? Верхушки стволов легонько покачивались — деревья казались живыми даже и безлистые.
Все было таинственно шуршащим и густо пахучим: и деревья, и листва под ногами, мягкая, с весенним запахом лесной земли, и шаги Ивана Иваныча, осторожные и тихие. Его ботинки тоже шуршали, а следы пахли куда сильнее, чем в поле. За каждым деревом что-то незнакомое, таинственное.
Поэтому-то Бим и не отходил от Ивана Иваныча дальше двадцати шагов: пробежит вперед — влево, вправо — и катит назад и смотрит в лицо, спрашивая: «Мы зачем сюда попали? Подожди малость. Но вот они остановились на широкой поляне, на пересечении двух просек: дороги на все четыре стороны. Иван Иваныч стал за куст орешника, лицом к заре, и смотрел вверх. Бим тоже там стал высматривать.
Вверху было светло, а здесь, внизу, становилось все темнее и темнее. Кто-то прошуршал по лесу и притих. Еще прошуршал и опять притих.
Бим прижался к ноге Иван Иваныча — так он спрашивал: «Что там? Кто там? Может, пойдем посмотрим? Пусть его бегает. Ну, раз «хорошо», значит, все в порядке. А однажды видел и самого зайца, пытался его догнать, но заработал строгое предупреждение и был наказан.
Вдруг вверху кто-то, невидимый и неведомый, захоркал: «Хор-хор!.. Хозяин тоже. Оба смотрели вверх, только вверх… Неожиданно на фоне багряно — синеватой зари вдоль просеки показалась птица. Она летела прямо на них, изредка выкрикивала так, будто это не птица, а зверек, летит и хоркает.
Но то была все-таки птица. Она казалась большой, крылья же совершенно были бесшумны не то что перепел, куропатка или утка. Одним словом, незнакомое летело вверху. Иван Иванович вскинул ружье. Бим, как по команде, лег, не спуская взора с птицы… В лесу выстрел был таким резким и сильным, какого раньше Бим не слышал никогда. Эхо прокатилось по лесу и замерло далеко далеко.
Птица упала в кусты, но друзья быстренько ее отыскали. Иван Иваныч положил ее перед Бимом и сказал:. Бим обнюхивал, трогал лапой за длинный нос, потом сел, подрагивая и перебирая передними лапами в удивлении.
Конечно же, он этим и говорил про себя: «Таких носов еще не вида-ал. Вот это действительно но-ос! А лес слегка шумел, но все тише и тише. Потом и совсем затих как-то сразу, будто кто-то невидимый легонько взмахнул могучим крылом над деревьями в последний раз: хватит шороху. Ветви стали недвижны, деревья, казалось, засыпали, разве что изредка вздрагивая в полутьме. Пролетели и еще три вальдшнепа, но Иван Иваныч не стрелял.
Хотя последнего они уже и не видели в темноте, а только слышали голос, но Бим был удивлен: почему друг не стрелял даже и в тех, каких хорошо видно. От этого Бим волновался. А Иван Иваныч или просто смотрел вверх, или, потупившись, слушал тишину.
Оба молчали. Только напоследок, перед уходом, Иван Иваныч проговорил: хорошо, Бим! Жизнь начинается вновь. По интонации Бим понял, что другу сейчас приятно. И он ткнул его носом в колено, повиливая хвостом: хорошо, дескать, о чем речь! Ароматные набухшие почки березы, могучие запахи кореньев, тончайшие струйки от пробивающихся ростков трав — все это было поразительно ново и восхитительно.
Солнце пронизывало в лесу все насквозь, кроме сосняка, да и тот кое где изрезан золотом лучей. И было тихо. Главное — было тихо. До чего же хороша весенняя утренняя тишина в лесу! На этот раз Бим стал смелее: все отлично просматривается не то что тогда в сумерках. И он носился по лесу вволю, не упуская, однако, из виду хозяина. Все было великолепно. Наконец Бим наткнулся на ниточку запаха вальдшнепа. И потянул. И сделал классическую стойку. Иван Иваныч послал «вперед», а стрелять-то ему и нечем.
Да еще приказал лежать, как полагается при взлете птицы. Абсолютно непонятно: видит хозяин или нет? Бим искоса поглядывал на него до тех пор, пока не убедился — видит. По второму вальдшнепу все получилось так же. Что-то похожее на обиду Бим теперь все таки выражал: настороженный взгляд, пробежка сторонкой, даже попытки к неповиновению — одним словом, недовольство назревало и искало выхода.
Именно поэтому-то Бим и погнался за взлетевшим, третьим уже, вальдшнепом, как обыкновенная дворняга. Но за вальдшнепом далеко не поскачешь: мелькнул в ветвях, и нет его.
Бим вернулся недовольный, да к тому же еще был наказан. Что же, он лег в сторонке и глубоко вздохнул собаки здорово умеют так делать.
Все это еще можно было перенести, если бы не добавилась вторая обида. Бим на этот раз открыл новый недостаток у хозяина — извращенное чутье: и без того бесчутый, да еще….
Остановился Иван Иваныч и смотрит, смотрит по сторонам и нюхает туда же! Потом шагнул к дереву, присел и тихонечко, одним пальцем, погладил цветок, малюсенький такой для Ивана Иваныча он почти без запаха, а для Бима вонючий до невозможности. И что ему в том цветке? Но хозяин сидел, улыбался.
Бим, конечно, сделал вид, что ему тоже вроде бы хорошо, но это только исключительно из уважения к личности, а на самом деле он был немало удивлен. Такого Бим уже не мог вынести — он отвернулся. Затем незамедлительно отошел и лег на полянке, всем видом выражая одно: «Ну и нюхай свой цветок! И это было обидно. Ревность закралась в собачью душу, если можно так выразиться, вот что случилось. Хотя дома отношения как будто и наладились, но день для Бима получился неудачный: была дичь — не стреляли, побежал сам за птицей — наказали, да еще — цветок тот.
Нет, все-таки и у собаки жизнь бывает собачья, ибо она живет под гипнозом трех «китов»: «нельзя», «назад», «хорошо». Только не ведали они, ни Бим, ни Иван Иваныч, что когда-то этот день, если бы они вспомнили, показался бы им огромным счастьем. В уставшем от зимней тягости лесу, когда еще не распустились проснувшиеся почки, когда горестные пни зимней порубки еще не дали поросль, но уже плачут, когда мертвые бурые листья лежат пластом, когда голые ветви еще не шелестят, а лишь потихоньку трогают друг друга, — неожиданно донесся запах подснежника!
Еле-еле заметный, но это запах пробуждающейся жизни, и потому он трепетно радостный, хотя почти и не ощутим. Смотрю вокруг — оказалось, он рядом. Стоит на земле цветок, крохотная капля голубого неба, такой простой и откровенный первовестник радости и счастья, кому оно положено и доступно. Но для каждого, и счастливого, и несчастного, он сейчас — украшение жизни.
Вот так и среди нас, человеков: есть скромные люди с чистым сердцем, «незаметные» и «маленькие», но с огромной душой. Так и подснежник кажется капелькой неба на земле…. А через несколько дней вчера мы были с Бимом на том же месте.
Небо окропило лес уже тысячами голубых капель. Ищу, высматриваю: где же он, тот самый первый, самый смелый? Кажется, вот он. Он или не он? Не знаю. Их так много, что того уже не заметить, не найти — затерялся среди идущих за ним, смешался с ними. А ведь он такой маленький, но героический, такой тихий, но до того напористый, что, кажется, именно его испугались последние заморозки, сдались, выбросив ранней зарей белый флаг последнего инея на опушке.
Жизнь идет. Даже обиделся в первый раз, заревновал. Впрочем, когда было уже много цветов, он и тогда не обращал на них внимания. При натаске же вел себя — не ахти: расстроился без ружья. Мы с ним на разных ступенях развития, но очень и очень близки. Природа творит по устойчивому закону: необходимость одного в другом начиная с простейших и кончая высокоразвитой жизнью, везде — этот закон… Разве смог бы я вынести столь жуткое одиночество, если бы не было Бима?
Она тоже любила подснежники. Прошлое как сон…. А не сон ли — настоящее? Не сон ли это — вчерашний весенний лес с голубизной на земле? Что ж: голубые сны — божественно целительное лекарство, пусть и временное. Конечно, временное. Ибо если бы даже и писатели проповедовали только голубые сны, уходя от серого цвета, то человечество перестало бы беспокоиться о будущем, приняв настоящее как вечное и будущее.
Удел обреченности во времени и состоит в том, что настоящее должно стать только прошлым. Не во власти человека приказать: «Солнце, остановись! Все — во времени и движении. А тот кто ищет только устойчивого покоя, тот весь уже в прошлом, будь он молодым радетелем о себе или престарелым — возраст не имеет значения.
Голубое имеет свой звук, оно звучит как покой, забвение, но только временное, всего лишь для отдыха такие минуты никогда не надо пропускать. Слава тебе вовеки, думающему, страдающему ради будущего! Если тебе захочется отдохнуть душой, иди ранней весной в лес к подснежникам, и ты увидишь прекрасный сон действительности. Иди скорее: через несколько дней подснежников может и не быть, а ты не сумеешь запомнить волшебство видения, подаренного природой.
Иди, отдохни. Подснежники — к счастью, говорят в народе». И видит сон: подрыгивает ногами — бежит во сне. Этому подснежники «до лампочки»: голубое он видит только серым так уж устроено зрение у собаки. Природа создала как бы очернителя действительности.
Поди убеди его, милого друга, чтобы он видел с точки зрения человека. Хоть голову отруби, а видеть будет по своему. Вполне самостоятельный пес. Прошло лето, веселое для Бима, радостное, заполненное дружбой с Иваном Ивановичем. Походы в луга и болота без ружья , солнечные дни, купание, тихие вечера на берегу реки — что еще надо любой собаке? Ничего не надо — это точно. При тренировке и натаске они встречались и с охотниками. С этими знакомство происходило незамедлительно, потому что с каждым человеком была собака.
Еще до того, как сходились хозяева, обе собаки бежали друг к другу и коротко беседовали на собачьем языке жестов и взглядов:. После этого они мчались к хозяевам и то одному, то другому докладывали о знакомстве. Когда же оба охотника усаживались для разговора в тени куста или дерева, собаки резвились до того, что язык не умещался во рту.
Тогда они ложились около хозяев и слушали тихую задушевную беседу. Другие люди, кроме охотников, для Бима были малоинтересны: люди, и все. Они хорошие. Но не охотники же! Однажды в лугу встретился он с лохматенькой собачкой, вдвое меньше его, черненькая такая.
Поздоровались сдержанно, без кокетства. Да и какое уж там кокетство, если новая знакомая на обычный для таких случаев перечень вопросов отвечала, лениво взмахивая хвостом:. И принялась грызть белый узловатый корень камыша. Бим хотел попробовать камышовый корешок, но она, протестуя, сказала все то же:. Бим подождал сидя, пока она догрызла все, и пригласил ее с собой.
Та пошла беспрекословно, притрухивая за ним, взлохмаченная, но чистая видимо, любила купаться, как и большинство собак, отчего летом они и не бывают грязными, даже бездомные.
Бим провел ее к хозяину, издали следившему за знакомством своего друга. Но Лохматка не поверила сразу в чужого человека, а села поодаль, несмотря на то, что Бим перебегал от хозяина к ней и обратно, зовя ее, убеждая. Иван Иваныч снял рюкзак, достал оттуда колбасу, отрезал маленький кусочек и бросил Лохматке:.
Кусочек упал метрах в трех от нее. Она, осторожно переступая, дотянулась, съела его и села тут же. Со следующим кусочком приблизилась еще. А потом ела уже у ног человека, даже позволила погладить себя, хотя и с опаской.
Бим и Иван Иваныч отдали ей все колечко колбаски: хозяин бросал куски, а Бим не мешал Лохматке есть. Все обыкновенно: брось кусочек — подойдет ближе, брось второй — еще ближе, с третьим, четвертым — уже у ног окажется и будет служить верой и правдой.
Так думал Иван Иваныч. Он ощупал Лохматку, потрепал по холке и сказал:. Это хорошо. Лохматка не понимала таких слов, но когда увидела, как Бим взвился челноком по траве, то сообразила: надо бегать. И конечно, они взыграли по собачьи так, что Бим забыл даже, зачем он тут находится. Иван Иваныч не возражал, а шел себе и шел, посвистывая.
До города Лохматка сопровождала без никаких, но на окраине неожиданно села сбоку дороги и — ни с места. Звали, приглашали — не идет.
Так и осталась сидеть, провожая их взглядом. Ошибся Иван Иваныч — не каждую собаку можно купить на приманку. Бим не знал и знать не мог, что у Лохматки тоже были хозяева, что жили они в своем маленьком домике, что улицу ту, где был домик, всю снесли, а хозяевам Лохматки дали квартиру на пятом этаже со всеми удобствами.
Одним словом, Лохматку бросили на произвол судьбы. Но она нашла таки и тот новый дом, и дверь хозяина, а там ее побили и прогнали.
Вот она и живет одна. По городу ходит только ночью, как и большинство бездомных собак. Иван Иваныч обо всем догадался, но Биму-то рассказать невозможно. Бим просто не хотел ее оставлять: оглядывался назад. Бим приостанавливался и обращал взор к Ивану Иванычу. Но тот шел себе и шел. Если бы он знал, как горькая судьба сведет Бима и Лохматку, если бы знал, когда и где они встретятся, не шел бы он теперь так спокойно.
Но будущее неизвестно и человеку. Хорошее для Бима лето, неплохое и для Ивана Иваныча. Однажды ночью хозяин закрыл окно и сказал:. Бим не понял. Он встал, ткнулся в темноте носом в колено Ивана Иваныча, чем и сказал: «Не понимаю». Бим завертелся, заюлил волчком, хватая, собственный хвост, взвизгнул, потом сел и впился глазами в лицо Ивана Иваныча, подрагивая очесами передних лап. Это обворожительное слово «охота» знакомо Биму, как сигнал к счастью. Остаток ночи Бим пролежал у кровати друга.
Какой уж тут сон! Он и сам, Иван Иваныч, то дремал, то просыпался в ожидании рассвета. Утром они вместе собрали рюкзаки, протерли от масла стволы ружья, легко позавтракали на охоту идти — нельзя нажираться , проверили патронташ, перекладывая патроны из гнезда в гнездо. Работы было много за этот короткий час сборов: хозяин на кухню — Бим на кухню, хозяин в чулан,.
А к тому же в такие колготные минуты чешется за ухом от волнения — то и дело поднимай лапу и чеши, будь оно неладно, когда и без того хлопотно до последней степени. Ну, собрались. Бим был в восторге. Как же! Хозяин, уже в охотничьей куртке, перекинул на плечо охотничью сумку, снял ружье. Он даже чуть привизгивал от переполнившего чувства благодарности и любви к своему единственному в мире другу. В тот момент и вошел человек. Бим его знал — встречал во дворе, — но считал малоинтересным и не заслуживающим какого-либо особого внимания с его стороны.
Коротконогий, толстый, широколицый, он сказал чуть скрипучим баском:. Да вы проходите — гостем будете. Бим переводил взгляд с хозяина на гостя, удивленно и внимательно. Иван Иваныч сказал почти сердито:. И тут Бим, наш ласковый Бим, сначала слегка взрычал и вдруг гавкнул. Сроду такого не было, чтобы вот так — дома и на гостя. Гость не испугался, он, оказалось, был равнодушен. Слушается, значит. Та-ак… Значит, он и жильцов в подъезде облаивает так же, как, допустим, лисиц?
Никогда и никого. Это впервые. Честное слово! Читая, Иван Иваныч волновался. Бим, заметив это, самовольно сошел с места и сел в ногах друга, как бы защищая его, но на гостя уже не смотрел, хотя и был настороже. Бим — собака ласковая, никого он не укусил и не укусит, никого не обидит. Собака интеллигентная. И чихнул некстати. Я бы вам и так поверил, по пересказу. Во-вторых, жалоба не на вас, а на собаку. А собаке мы не дадим читать. Хозяин тоже посмеялся малость. Бим даже и не улыбнулся: он знал, что речь о нем, а что к чему, не мог взять в толк — очень уж непонятный гость оказался.
Тот ткнул пальцем в сторону Бима и сказал:. Бим ее тоже знал: небольшого роста, визгливенькая и жирная, она, однако, днями сидела на скамейке во дворе с другими свободными женщинами. Однажды Бим даже лизнул ей руку не от избытка чувств только к ней лично, а к человечеству вообще , отчего та взвизгнула и стала кричать что-то на весь двор, обращаясь к открытым окнам. Что уж она там кричала, Бим не понял, но испугался, бросился прочь и зацарапал в дверь домой.
Больше вины за ним перед теткой не было. И вот она вошла. Что с ним сделалось! Он сначала прижался к ногам хозяина, а когда тот погладил его, то поджав хвост, ушел на лежак и смотрел на нее исподлобья. Он ничего не понимал из слов тетки, а она стрекотала сорокой и все время показывала свою руку.
Но по этим жестам, по сердитым ее взглядам Бим понял: это за то, что лизнул не тому, кому надо. Молод, молод, был Бим, почему и не все еще соображал. Может быть, он думал и так: «Виноват, конечно, но что поделаешь теперь».
По крайней мере, что-то подобное в его глазах было. Почти укуси-ил! Иван Иваныч, перебив стрекот тетки, обратился прямо к Биму:. Ты смотри, умеет, значит, — и как-то вроде бы недружелюбно посмотрел на тетку. Биму повторять не требуется. Теперь все сидели на стульях. Тетка прикусила губу.
Гость, удовлетворенно покачивал ногой, приговаривал:. Ну, тут же описать невозможно. Что произошло. Бим шарахнулся на лежак, занял немедленно оборонительную позицию, прижавшись задом в угол, и в упор смотрел на хозяина. Иван Иваныч подошел к нему, погладил, взял за ошейник и подвел к жалобщице:. Нет, не подал лапу Бим. Отвернулся и смотрел в пол. Впервые ослушался. И угрюмо поплелся опять в угол, медленно, виновато и удрученно.
Не укусила она тебя и не собиралась. Она ж тебя боится, как черт ладана. Последнюю речь гостя Бим понял отлично. А тетка шла молча, гордо вскинув голову и ни на кого не глядя, хотя Бим теперь не спускал с нее глаз и даже продолжал смотреть на дверь после того, как она ушла, а шаги ее затихли.
Раз говорю, значит, знаю. Вот они где мне, эти сплетницы да смутьяны. Таких распусти — весь дом пойдет чертокопытом. Бим все время следил за выражением лица, за жестами, интонацией и понял отлично: гость и хозяин — вовсе никакие не враги, а даже, по всей видимости, уважают друг друга.
Наблюдал он еще долго, пока они о чем-то потом беседовали. Но раз уж он установил главное, то остальное его интересовало мало. Он подошел к гостю и улегся у его ног, как бы говоря этим: «извиняюсь». Почему же Бим зарычал на него вначале?
А, понял! Я ведь не подал руки, встретил вошедшего сурово охоту же пришлось отложить , а Бим действовал согласно со своей собачьей натурой: недруг хозяина — мой недруг.
И тут должно быть стыдно, мне, но не Биму. Удивительно, какое у него тончайшее восприятие интонации, выражения лица, жестов! Это обязательно надо всегда иметь в виду. После у нас состоялся интересный разговор с преддомкома. Он окончательно перешел на «ты». А четыре, пять смутьянок бездельниц могут такое сотворить, что житья никому не будет. И все их знают, и все боятся, а потихоньку клянут. Ведь на дурного жильца даже унитаз урчит. Самый мой страшный враг кто?
Да тот, кто не работает. У нас, брат, можно и не работать, а есть от пуза. Тут что-то не так, скажу я тебе по душам. Не так, значит… Можно, можно не работать. Ишь ты! Вот ты, например, чего делаешь? То-то и оно. Я тоже пенсию получаю, сто рублей, а работаю же преддомкома, бесплатно работаю, учти. Я привык работать, всю жизнь на руководящей, и из номенклатуры не вышибали, и по второму кругу не ходил.
Под конец уж затерли: ниже, ниже и ниже. Последнее место — маленький заводик. Там и пенсию назначили. А персональную не дали — закавыка маленькая есть… Работать обязан каждый. Так я думаю. Был бы ты молодой — взялся бы я и за тебя. Ну, раз пенсия… А так, если молодые, да не работают, выживаю из дома: иль трудись, иль катись куда подальше.
Он и правда гроза бездельников в доме. Кажется, главная цель его жизни теперь — пилить лодырей, сплетников и тунеядцев, но зато воспитывать — всех без исключения, что он и делает охотно. Доказать же ему, что писать — тоже работа, оказалось невозможным: тут он либо хитрил с подводным юморком, либо был просто снисходителен пусть, дескать, пока пишут — есть бездельники и похлестче.
Но с теткой не связывайся. Пиши, видно, куда ж денешься, раз оно такое дело. Мы пожали друг другу руки. Бим проводил его до дверей, виляя хвостом и заглядывая в лицо. Зато у Бима завелся и неприятель: тетка, единственный человек из всех людей, которому он не верит. Собака опознала клеветника.
Но охота сегодня пропала. Так бывает: ждет человек доброго дня, а выходят одни неприятности. В один из следующих дней, рано утром, они вдвоем вышли из дому. Сначала ехали трамваем, стоя на площадке. Вагоновожатая оказалась знакомой Ивану Иванычу и Биму. Конечно же, Бим приветствовал ее, когда та выходила перевести стрелку.
Вожатая потрепала его за ухо, но Бим руки не лизнул, а просто посеменил лапами сидя и отстучал хвостом соответственно случаю приветствие. Потом, уже за городом, ехали в автобусе, в котором и было-то всего пять-шесть человек в такое раннее утро. При посадке водитель что-то заворчал, повторяя слово «собака» и «не положено». Бим легко во всем разобрался: шофер не желает их везти, и это плохо, — по лицам разобрался. Один из пассажиров вступился за них, второй, наоборот, поддержал шофера.
Бим с большим интересом наблюдал за перепалкой. Наконец шофер вышел из автобуса. У порога хозяин дал ему желтенькую бумажку, поднялся по ступенькам вместе с Бимом, сел на сиденье и печально вздохнул: «Эх-хе-хе! Однажды он почуял, что одна из лежащих на столе пахнет кровью, потыкал в нее носом, стараясь обратить внимание хозяина но, тот и ухом не повел — бесчутый! Да еще и запер бумажки в стол. Иные, правда, пока чистые, пахнут хлебом, колбасой, вообще магазином, но большинство — множеством рук.
Люди их любят, эти бумажки, прячут в карман или в стол, как хозяин. Хотя в этих делах Бим ничего не понимал, однако же легко сообразил: как только хозяин дал шоферу бумажку, они стали друзьями. А почему вздохнул Иван Иваныч, Бим не понял, что было видно по его внимательному взгляду в глаза друга. В общем, о магической силе бумажек он даже и смутно не догадывался — не доступно это собачьему уму, не знал Бим, что для него они сослужат когда-то роковую службу.
Иван Иваныч остановился на опушке отдохнуть, а Бим поблизости обследовать местность. Такого леса он еще не видел никогда. Лес-то, собственно, тот же — они здесь бывали весной, приходили и летом так, пошататься , но теперь здесь все-все вокруг было желтое и багряное, казалось, все горело и светило вместе с солнцем.
Деревья только-только начали сбрасывать одеяние, и листья падали, покачиваясь в воздухе, бесшумно и плавно. Было прохладно и легко, а потому и весело. Осенний запах леса — особенный, неповторимый, стойкий и чистый настолько, что за десятки метров Бим чуял хозяина. Лесную мышь он «прихватил» далеко, но не пошел за ней знакомый пустяк! А подойдя вплотную, облаял колючий шар. Теперь Иван Иваныч опять же сел на пенек, приказал Биму тоже сидеть, а сам снял кепку, положил ее рядом на землю и смотрел на листья.
И слушал тишину леса. Ну конечно, же, он улыбался! Он был сейчас таким, как всегда перед началом охоты. Прилетела сорока, прострекотала нахально и улетела. Перепрыгивая с ветки, на ветку, приблизилась сойка, прокричала с кошачьим надрывом и тоже упрыгала так же, по веткам. А вот королек малютка, этот совсем совсем рядом: «Свить, свить!
Свить, свить! И размером-то с жука, а туда же: «Свить, свить! И вот хозяин встал, расчехлил ружье, вложил патроны. Бим задрожал от волнения. Иван Иваныч потрепал его ласково по загривку, отчего Бим еще больше разволновался. Бим пошел! Малым челноком пошел, лавируя между деревьями, приземисто, пружинисто и почти бесшумно. Иван Иваныч потихоньку двинулся за ним, любуясь работой друга.
Теперь лес со всеми красотами остался на втором плане: главное — Бим, изящный, страстный, легкий на ходу.
Изредка подзывая его к себе, Иван Иваныч приказывал ему лежать, чтобы дать успокоиться, втянуться. А вскоре Бим уже пошел ровно, со знанием дела. Великое искусство — работа сеттера! Вот он идет легким галопом, подняв голову, ему не надо опускать ее и искать низом, он берет запахи верхом, при этом шелковистая шерсть облегает его точеную шею, оттого он так и красив, что держит голову высоко, с достоинством, уверенностью и страстью. Такие часы для Ивана Иваныча были часами забвения.
Он забывал войну, забывал невзгоды прошедшей жизни и свое одиночество. Даже сын Коля, его кровное дитя, отнятое жестокой войной, будто присутствовал с ним, будто он, отец, доставлял ему радость даже мертвому. Он ведь тоже был охотником! Мертвые не уходят из жизни тех, кто их любил, мертвые только не стареют, оставаясь в сердце живых такими, какими они ушли.
Так и у Ивана Иваныча: рана зарубцевалась в душе, но болит всегда. На охоте же всякая боль души становится хоть немного, но легче. Благо тому, кто родился охотником! И вот Бим замедлил ход, сужая челнок, чуть приостановился на секунду и пошел редким, крадущимся шагом. Что-то кошачье было в его движениях, мягких, осторожных, плавных. Теперь он уже вытянул голову вровень с туловищем.
Каждой частицей тела, включая и вытянутый хвост, оперенный длинной шерстью, он был сосредоточен на струе запаха.
Шаг… И поднимается только одна лапа. Шаг — и следующая лапа так же на долю секунды замирает в воздухе и неслышно опускается. Наконец передняя правая, как почти всегда, замерла, не коснувшись земли. Лес молчал. Лишь чуть-чуть играли золотые листья березы, купаясь в блестках солнца. Притихли молодые дубки рядом с величавым исполином дубом, отцом и прародителем. Бесшумно трепетали оставшиеся на осине серебряно серенькие листья.
А на палой желтой листве стояла собака — одно из лучших творений природы и терпеливого человека. Ни единый мускул не дрогнет! В такие минуты Бим кажется полумертвый, это похоже на транс от восхищения и страсти. Вот что такое классическая стойка в желтом лесу. Лес встрепенулся, ответив недовольным, обиженным эхом. Казалось, береза, забравшаяся на границу дубняка и осинника, испугалась, вздрогнула. Дубы охнули, как богатыри.
Осина, что рядом, торопливо посыпала листьями. Вальдшнеп упал комом. Бим подал его по всем правилам. Но хозяин, приласкав Бима и поблагодарив за красивую работу, подержал птицу на ладони, посмотрел на нее и сказал задумчиво:. И опять Бим не понял — недоступно ему такое понять. Но за всю охоту стрелок, как казалось Биму, «мазал», как слепой. Очень недоволен был пес, когда хозяин и вовсе не выстрелил в одного из вальдшнепов.
Зато самого последнего он свалил чисто. Домой они возвратились уже затемно, усталые и оба добрые, ласковые друг к другу. Бим, например, не пожелал ночевать на своем лежаке, а стащил оттуда подстилку, приволок ее к кровати Ивана Иваныча и улегся рядом с ним, на полу. В этом смысл: его нельзя прогнать на место, потому что «место» он принес с собой. Бим сначала настороженно прислушивался, присматривался к другу, потом встал и лизнул вытянутую с кровати руку.
Плохо, мальчик, — сказал Иван Иваныч, держа руку у сердца. Слово «плохо» Бим знал отлично и уже давно. И вот уже несколько раз он слышал слово «осколок», но его не понимал, но собачьим нутром догадывался, что оно тревожное, плохое слово, жуткое. Но все обошлось: утром, после прогулки, Иван Иваныч сел за стол, как и обычно, положил перед собой белый лист и зашептал по нему палочкой. Вчера был счастливый день.
Все — как надо: осень, солнце, желтый лес, изящная работа Бима.
А все-таки какой-то осадок на душе. Отчего бы? В автобусе Бим явно заметил, как я вздохнул, и явно же не понял меня. Пес вовсе не может представить, что я дал взятку шоферу. Собаке — наплевать на это. А мне? Какая разница — рубль я дал за малое «дело», или двадцать — за большое, или тысячу — за крупное?
Все равно стыдно. Словно продаешь свою совесть по мелочам. Конечно, Бим стоит ниже человека, поэтому никогда и не догадается об этом. Не понять того Биму, что бумажки эти и совесть иногда находятся в прямой зависимости. Но какой же я чудак! Нельзя же требовать от собаки больше того, что она может: очеловечивать собаку нельзя. И еще: мне жаль стало убивать дичь. Это, наверное, старость. Так хорошо вокруг, и вдруг мертвая птица… Я не вегетарианец и не ханжа, описывающий страдания убитых животных и уписывающий с удовольствием их мясо, но до конца дней ставлю себе условие: одного-двух вальдшнепов за охоту, не больше.
Если ни одного — еще бы лучше, но тогда Бим загибнет как охотничья собака, а я вынужден буду купить птицу, которую для меня убьет кто-то другой. Нет уж, увольте от такого… А к кому, собственно, я обращаюсь? Впрочем, к самому себе: раздвоение личности в длительном одиночестве в какой-то степени неизбежно.
Веками от этого спасала человека собака. Следующей особенностью повествования является соотнесённость и смена носителей речи, а также ракурсов видения ими окружающих и самих себя. Динамика точек зрения в повести весьма явственна и активна: автор то наблюдает за героями извне: "Ко всему этому он быстренько привык Хозяин сумрачен, смотрит строго, не ласкает Таким образом, различные композиционно-повествовательные формы позволили писателю изобразить мир глазами собаки, Ивана Ивановича и, наконец, автора.
Далее учитель обращается к особенностям стиля писателя, организуя работу по наблюдению над тем, с каким мастерством изображает Троепольский сложные и тонкие душевные движения героев. Так, например, смятение Бима передано через действие: "Бим не понял, но испугался, бросился прочь и зацарапал в дверь И нтересен учащимся такой приём проникновения во внутренний мир героев, как устное словесное рисование.
Работая над образом Бима, можно предложить школьникам ряд заданий:. У детей развивается способность «входить» в мир героев литературного произведения, рисовать в воображении картины на основе воспроизведённых в тексте деталей" 3. Пейзаж — один из компонентов мира литературного произведения — всегда играл большую роль в произведениях И. Тургенева, Л. Толстого, А. Чехова; их традиции продолжает Г.
Важной и наиболее ярко проявляющейся функцией пейзажа в повести является обозначение места и времени действия, о чём говорят названия глав: «Весенний лес», «Жёлтый лес», «Гроза в лесу» и тому подобное.
Ещё одной функцией пейзажа является сюжетная мотивировка. Природные процессы и явления могут направить течение событий: "В чёрной ночи ещё раз пророкотал гром Подул ветер, ветви деревьев заныли, как от предчувствия беды".
Но наиболее значительной функцией пейзажа является психологизм, традиционный для нашей литературы. Именно пейзажные зарисовки в повести создают психологический настрой восприятия текста, помогают раскрыть внутреннее состояние героев, подготавливают читателя к изменениям в их жизни: "Биму казалось, что кто-то чёрный-чёрный, огромный распластался над могучими дубами Обратим внимание на своеобразие языка повести. Важно отметить, что в произведении очень много абстрактной лексики, отражающей духовный мир героев: ожидание, вера, дружба, преданность, одиночество.
Интересно употребление в тексте и конкретного слова-символа "дверь". Это слово называет бытовую реалию, весьма "прозаическую" вещь, но заключает в себе большую образную энергию и представляет возможность описать жизнь главного героя.
В повести это слово употребляется двадцать два раза и несёт в себе разный смысл: это и цель Бима, и его спасение, и его надежда, и его гибель: "Эта дверь никак не походила на другие, что знавал Бим Но это была дверь, теперь единственная дверь, через которую можно было взывать о помощи и сочувствии В повести можно увидеть целые системы определений, освещающие предмет или явление, чувство или переживание всесторонне.
Троепольский очень часто не довольствуется одним эпитетом; конструкции с двойными или тройными определениями порой создают цельный образ, мимолётный, но характерный: "одинокий, грустный, ни за что обиженный пёс", "добрыми, наивными, ласковыми и невинными глазёнками", "что-то незнакомое, таинственное".
Широко используются автором цветовые эпитеты-прилагательные: "Всё внизу в тёмных тонах: стволы, прошлогодние тёмно-коричневые листья, коричнево-серые сухие стебли трав, даже плоды шиповника, густо-рубиновые осенью, теперь, выждав зиму, казались кофейными зёрнами Автор не даёт имени герою, называя его Серым или "тёмным человеком"; так эпитеты помогают ему выразить своё отношение к персонажу.
Особенной художественной напряжённостью отличаются сравнения Троепольского, к которым он прибегает с целью выделить какой-либо особо важный признак в образе героя: "седой, как снег" Иван Иванович; "Серый человек храпит, как заяц под берлогой В создании стиля Троепольского деятельно участвует метафора: " Верхушки стволов легонько покачивались — деревья казались живыми Отвлечённые понятия приобретают совершенную конкретность. C ледуя лучшим традициям русской классической литературы, Троепольский использовал разнообразнейшие стилистические средства, к числу которых относится и такой ресурс стилистики, как звукопись.
В системе поэтики писателя звукопись приобрела одну из ведущих ролей, проявляясь уже в подборе имён героев. Хозяин Бима Иван Иванович — этот звуковой повтор в имени и отчестве подготавливает читателей к восприятию его обстоятельных, длинных монологов "про себя" в виде записок. К нему же в повести относятся самые негромкие звукоописывающие слова вздохнул, буркнул, стонал, охнет. Имя собаки представляет собой усечённую форму, в которой имеются только звонкие звуки, поэтому оно звучит стремительно, передавая характер его носителя.
Вместе с плачем Бима на страницы повести Троепольского и входит звукопись как один из приёмов усиления образности речи. Практически все звуки, издаваемые собакой, в первой главе громкие "издавал грустные концерты И в первой же главе появится главное "тихое" слово, которое будет определять поведение Бима, станет ключевым, — "поцарапайся" 13 раз употреблено в тексте.
Бим с самого начала жизни отзывается на звуки окружающего его мира: "вздохнул хозяин", и, услышав, " Чего же ты хочешь? Каждый персонаж повести наделён особыми, только ему присущими звуками, которые в решающей мере определяют его характер. Например, Тётка "крикнула", "стрекотала", "затрещала", "затараторила", "завопила", "взвизгнула". Своеобразна звуковая характеристика Клима, который "заорал", "рыкнул", "кричал дико", "неистово орал", "рычал".
В повторённом пять раз твёрдом вибрирующем "р" писатель выразил всё своё презрение к этому герою, потерявшему человеческий облик. Завершая разговор о повести, обратимся к её философскому подтексту.
Однажды на читательской конференции Г. Троепольский так сформулировал задачу писателя: "На мой взгляд, перед нами, перед литературой, встаёт особо важная проблема — проблема совершенствования человека. И в этом смысле главной линией литературы видится мне прежде всего воспитание чувств". Из этой фразы вырастет тема сочинения-рассуждения: "Какие чувства способна воспитать в человеке повесть «Белый Бим Чёрное ухо»? Саенко Л. Бим, его друзья и недруги. Мосунова Л.
Шахты, Ростовская область Материалы к уроку Повесть Г. Троепольского «Белый Бим Чёрное ухо» в школе Г авриил Николаевич Троепольский — родился в чернозёмных местах русского юга, на воронежской земле и оставался верен этим краям всю жизнь.
